Наверху бог, здесь, на земле, - мадам Вера. Вано никак не удавалось остаться один на один с господом богом, всегда встревала между ними мадам Вера. Красивая Вера, умная Вера, закон земли и жизни Вера, всегда во всем правая, раз и навсегда правая Вера. Вано спасался, убегал от Веры, иногда, случалось даже, наврет с три короба... Ничего другого не оставалось: не мог он быть правильным, не мог быть Вере по душе, не мог, как другие... И не мог, не мог каждый божий День приносить домой мясо и икру, усатого сома и длинный грузинский хлеб шоты, виноград и яблоки, нести все это в охапке, роняя по дороге и одаривая нищих у паперти, и, придя домой, вывалить все на стол, так, чтобы на столе места свободного не осталось, небрежно, вперемежку вывалить на стол, чтобы заполыхал стол, чтобы полезли друг на друга беспорядочно виноград мясо, сом и тута, яблоки и икра... чтобы все свешивалось со стола, падало на землю, и чтобы дети уселись а виноград голыми своими задиками, чтобы дети откусывали хлеб один с одного конца, другой с другого... чтобы мясо не могли отделить от икры и чтобы из-под редиски, салата, тархуна, чеснока и лука извлекали пригоршнями черешню и вишню... и чтобы на потолке были отблески всего этого великолепия, этого изобилия, чтоб зазеленел он и раскраснелся, заалел, подобно шествию кеинобы, чтобы Вера рассердилась на мужа за такую расточительность, за такое безрассудство, а сам Вано в ответ вытащил бы из кармана сотенные, нет, не бумажки - золотые рубли, высыпал бы на стол, а монетки звенят, как колокола на Сурб-Саргисе в пасху... и чтобы стоял, ох, чтобы стоял в воздухе звон и блеск... и чтобы среди этого блеска, чтобы пуще этого блеска сияло ослепительное - белее снега - лицо его Веры... и чтобы Вера сказала, улыбаясь жеманно, как хозяйка дома и его хозяйка: «Смотри, как другие прилично, по-человечески живут, а мне что за горе такое выпало на долю, занялся бы наконец чем-нибудь путным, дети голодные, в доме ни гроша...»
Ничего не получилось - даже в мечтах Вано не сумел заставить Веру заговорить так, как ему хотелось. Вера ничего другого не умела сказать, из Вериных уст только эти слова и слетали, утром и вечером, в будни и в праздник - всегда. Она то и дело сравнивала Вано с соседями - с чиновником Бархударовым, мелким торговцем Будаговым, даже с владельцем парикмахерской, главным цирюльником старшим Межлумовым... И совсем этого не нужно было делать, Вано и сам прекрасно видел, что другие не так, как он, другие деньгу зашибают, добро и богатство наживают, женщины их любят и жены боятся их... они все похожи друг на друга, и для них понятно и однозначно все то, что их окружает... А он, Вано, ровно ребенок, особенно при Вере. Вот и теперь. А ну как Вера прознает, что городовой Ферапонтий Хомов закрыл их лавку и что вчера еще Вано купил провизию для дома на чужие деньги... Но хуже всего, да уж, пожалуй, что хуже всего было то, что он вынужден говорить неправду Вере, лгать и изворачиваться... Что за напасть такая!
Кинто Цакуле, взглянув на пасмурное лицо Вано, пригласил его отобедать с ним; он привел Вано под железный Мухранский мост, расстелил на гальке свой большой пестрый платок кинто, выложил на платок одну рыбешку храмул, четыре редиски, несколько травинок котэма и бутылку вина.
- Знаешь, что ты за человек, Вано? Не знаешь, - поднял стакан с вином Цакуле, а Вано горько усмехнулся про себя. - Наши парни клянутся твоим именем, понял? - продолжал Цакуле. - Когда хотят кого-нибудь в чем-то убедить, говорят, пошли к Вано, пусть он скажет... Ты, Вано, как Христос... Если захочешь, пойдешь по Куре, от Муштаида до Ортачалы по воде пойдешь... Весь Тифлис тебя обожает... Если бы мне так
верили. Да я бы!..
Вано вспомнил Веру, представил, как явится домой с пустыми руками, представил четверых своих детей, выбежавших встречать его, и спросил:
- Что, что бы ты сделал?
- Ва!… - Цакуле даже поперхнулся. Потом поглядел по сторонам и, застеснявшись, полушутя-полусерьезно сказал: - Надувал бы... Ох как бы всех надувал!.. Вот этот вот песок за жемчужины бы выдавал...
И Цакуле расхохотался, да так весело, что, глядя на него, невольно заулыбался и Вано.
- Но ты этого не делай, - сказал Цакуле,- ты хорош такой, как есть... Когда ты такой, нам можно плутовать... А то все перепутается, и мы уже сами не будем знать, кто из нас сатана, а кто - святой... Тебя бог послал для того, чтобы...- остальное Цакуле сказал про себя, с мягкой улыбкой глядя на Вано,- чтобы ты голодал, чтоб у тебя вечно денег не было, чтоб ты наивным был, чтоб чистым и доверчивым был, чтоб всех любил... чтоб боялся мадам Веры...
Цакуле рассказывал веселые истории, а Вано думал о Вере, и сырость Куры, и сумрачная тень от моста наполняли душу печалью. Вано боялся идти домой, боялся той реальной картины, которую снова должен был увидеть, боялся того сравнения, которое снова произведут - он и весь остальной мир... Он снова должен был попасть в свою круговерть с се единственной железной логикой - детям нужен хлеб, а Вере, Вере нужны наряды, чтобы видела вся округа, чтоб дивились соседи... До чего же он боялся своей Веры, красивой Веры, умной Веры, правой Веры. Вано боялся...
- А теперь давай выпьем за этот вот железный мост, что навис над нами, посмотри, какие барышни идут по нему... туда-сюда...-Цакуле, задрав голову, разглядывал женские ножки, мелькавшие в проемах моста.
Тень от моста проплыла по Куре, поднялась и исчезла. В вечерних сумерках сжалось сердце Вано. Пора домой, что скажет он Вере?
Вано вытащил из кармана рисунок и с печальным лицом протянул Цакуле, достал из другого кармана еще несколько рисунков и тоже отдал Цакуле. Вера, если увидит рисунки, еще пуще рассердится, не приведи бог.
- Что случилось, Вано-джан? - спросил кинто участливо, и Вано чуть не заплакал.
- Городовой лавку закрыл, - ответил он потерянно.
- Ах, чтоб тебя!.. - разозлился Цакуле. - Почему?
- Не знаю... Что-то не по закону было... – Вано горестно вздохнул. - Вера...- начал было он, но не договорил, замолчал на полуслове.
- Ну и что, - подбодрил его Цакуле,- такого, как ты, человека...
- Вера, - пробормотал Вано и опустил голову.
- А что, не знает она разве этих свиней городовых?.. Цакуле поднялся с земли, посмотрел напоследок вверх, в проемы моста, и сказал решительно:
- Не бойся, я пойду с тобой... Я все ей объясню. - Маленькая фигурка Цакуле преобразилась, он принял облик покровителя. Цакуле обнял Вано за плечи, но, так как Вано был вдвое выше Цакуле, рука кинто соскользнула вниз, и он обхватил Вано за спину.
Подойдя к дому Вано, Цакуле прошел вперед и толкнул дверь, но привыкший к озорным и бесстыжим зрелищам кинто вдруг оробел под суровым взглядом Веры.
- Честь имеем, мадам Ходжабегова...-сказал он неуверенно.
Вера смерила Цакуле взглядом, и кинто попятился. Вера молча смотрела на Вано, и было в ее взгляде все-все бывшие обиды, вся жизнь ее с Вано, весь опыт и мудрость и - разочарование, великое разочарование. Она снова взглянула на кинто, потом обвела взглядом комнату: погляди, мол, муженек, как мы живем, нам только кинто в доме не хватало, бродяги уличного...
- Мое почтение, мадам... - пролепетал Цакуле и ретировался.
Вано присел на краешек тахты. В воздухе был один только взгляд Веры, и нервы у Вано напряглись. Вано больше не владел собой. Он хотел улыбнуться, но не смог, зачем-то сунул руку в карман, словно бы желая вытащить конфеты для детей, хотя прекрасно знал, что никаких конфет там нет, и вдруг каким-то непонятным образом в руках его очутился еще один рисунок. Вано смутился, хотел было спрятать его, бумага смялась, выпала из рук, и все - Вано, Вера и четверо детей - приковались взглядом к этому рисунку с изображением кулачного боя...
Крайне удивленно, словно известие о смерти получила, - удивленно и озадаченно смотрела Вора на Вано. А Вано, съежившись, став ящерицей в собственных глазах - сущая ящерица, защемившая хвост, - Вано не знал, куда деть себя. Он смотрел на рисунок, и ничтожными и смешными казались ому теперь эти сильные, с крепкими кулаками бойцы. И вообще бессмысленный рисунок. И сам он никчемный и неумелый, недостойный этой статной, умной и образованной женщины. Вано перевел взгляд на детей, захотел улыбнуться им - и не смог. Вано посмотрел на бедные свои стены, снова на Веру посмотрел, и не стало Вано, но было его больше, не существовало... Глаза Воры, почти белые от бешенства, открывали Вано какие-то роковые истины, и, глядя на себя глазами Веры, Вано почувствовал, что за душой у него ничего нет. Он был сейчас тем, что видела в нем Вера.
- Это я для Цакуле нарисовал, - машинально сказал Вано.
- Цакуле! Боже мой! - взорвалась Вера. - Хороших дружков себе нашел! Дело оставил, шляешься бог знает где!..
Вера помолчала и заговорила с новой страстью:
- Рисуешь, значит?.. Магазин на запоре, а ты рисуешь...
Вано хотел было сказать, что магазин не он закрыл, но язык не слушался его.
- С каким трудом я нашла тебе дело... Все наследство продала... купила лавку, чтобы хоть на хлеб детям зарабатывал... так нет же, бумагу марать интереснее!..
Вано вдруг захотелось, чтобы Вера пожалела сто. Ведь Вано и сам не прочь быть таким, как все, он даже старается походить на других, но не получается у него это, не получается, хоть убей... И Вано захотел, чтобы Вера посочувствовала ему, чтобы пожалела - за его неумение, за невезение, за то, что так несладко ему на свете живется, за то, что он Вано... чтобы пожалела, погладила его по голове, а он бы рассказал ей про все, что накопилось у него на душе.
- Магазин не я закрыл, - сказал Вано,- городовой...
Вера вся подобралась, вскинула брови: еще, мол, что за новости... И Вано понял, что говорить этого не следовало.
- Городовой? Почему? Что ты натворил?..
- Не знаю...- Вано действительно не знал, за что взъелся на него городовой.
- Не знаешь?… - процедила Вера. - А что ты знаешь? Боже мой!.. Боже мой...
Ночью Вано лежал на тахте и то просыпался, то проваливался в сон, сквозь какую-то пелену доносился до него Верин голос, провозглашающий истины, голос этот превращался в его сознании в какую-то линию, в черточку, которая плясала, двигалась, прыгала, печалилась, плакала, гордо вытягивалась, опускалась на колени перед балкончиками красавиц и пела песни Саят-Новы...
А Вера отчитывала спящего мужа и удивлялась, отчего это тот разулыбался во сне...
Утром Вано проснулся оттого, что раскрылась дверь и в комнату вошла Вера.
- Очень на тебя похоже, - сказала Вера. - Не умеешь ладить с людьми... С приличными людьми, хочу сказать...
- Да что же я не так сделал? - растерялся Вано.
- Ферапонтий Иванович Хомов тебе не кинто какой-нибудь!
- Не кинто,- согласился Вано.
- А ты как с ним обошелся? - не унималась Вера.
- Не кинто, но человек же...
- Человек? - удивилась Вера. - Умей различать людей, пора уже. Тебе что Цакуле, что городовой... Вано виновато потупился, и Вера смягчилась:
- Ну, слушай. Хомов много всякого наговорил, но я поняла - дело в тебе, не нравишься ты ему. Надо что-то придумать... И ничего такого, чтобы подарить, в доме нет...
И тут Вано вдруг осенило.
- Я для Хомова картину нарисую! - сказал и сам же испугался своих слов.
Вера было взорвалась: «Кому, спрашивается, нужны твои рисуночки!» Потом задумалась. Она одевала детей и думала, готовила завтрак и думала, подметала и думала, но так ничего и не придумала.
- Боже мой, до чего мы несчастливые... одолжить даже не у кого, кругом должны, мадам Шермазановой должны, господину Ратнеру должны, Чилингаровым должны... - И заключила со вздохом: - Остается картина...
Вано воодушевился:
- Шахсей-вахсей нарисую... Или поминки...
Вера покачала головой:
- Ты хоть раз свою непутевость путем оберни...- И продолжала задумчиво: - Я у Каракозовых на стенах картины видела, маслом писаны, из Германии и Франции вывезены, красивые невозможно... вода синяя-синяя, вдали пальмы, на воде белые лебеди, и отражение от них в воде блестит... Нарисуй что-нибудь такое...- И Вера покосилась на мужа: - Сможешь?
Вано кивнул обреченно, но все же на душе у него полегчало. Хоть Верин гнев поутих, и на том спасибо. И завтра будет день как день...
Вано до этого масляными красками совсем не рисовал. Он заметался, у плотника-мушца Ако одолжил деревянные рейки, у Сако перехватил два метра полотна, в магазине Габо взял гвоздей и клею, у художника Карапетова красок взял и приступил к делу.
Когда Вано рисовал карандашом свои рисунки, он про все на свете забывал, он вспоминал только Веселого Бохо, живущего чужими горестями Укули, бедного, но полного достоинства Георгия, ловкого Жести, Колю с кулаками как дыни, - он впускал их в себя и только с ними, с ними только водил дружбу в эти минуты, им рассказывал про свои печали, у них спрашивал совета, с ними шутил, кутил, хмелел, с ними отводил он душу...
А сейчас Вано растерянно смотрел на чуждые ему пестрые краски.
Вано намазал голубой краски на холст, размусолил ее гладенько, получился пруд. Вано посмотрел на Веру - так? Вера кивнула - так. Верхний угол картины Вано закрасил светло-голубым - получилось небо. Вано снова посмотрел на Веру. Лицо жены было спокойно, и Вано почувствовал удовольствие от этой их согласности, вот он, покой человеческих отношений... Вано наносил краски на холст и краем глаза поглядывал на Веру. И на довольном ее лице Вано видел свой успех... Вера довольна, значит, все идет хорошо, значит, и он все-таки чего-то да стоит, не хуже других, значит...
На синей воде Вано нарисовал белого лебедя. Белая краска смешалась с синей. Вано забеспокоился, стал поглядывать на Веру, пальцами, ладонью стал подчищать белого лебедя.
Потом Вано вспомнил городового Ферапонтия Хомова, его сурово сведенные брови, до блеска начищенные сапоги и каким-то неведомым седьмым чувством понял, что картина его чем-то напоминает эти самые хомовские сапоги...
Вера то и дело входила в комнату, настроение у нее было хорошее... Вера умница, уж если она довольна, картина непременно понравится городовому.
Вано подумал о городовом и нарисовал на берегу неправдоподобно гладкого сверкающего пруда желто-красные цветы.
- Вот здесь вот еще домик нарисуй, - сказала Вера и нежным пальчиком ткнула в холст.
Вано нарисовал дом. Вере понравилось. Ну, наконец-то, наконец Вера довольна! И городовой Ферапонтий Хомов тоже будет доволен. Наконец-то все скажут: «Смотри-ка, Вано, и ты на что-то годен... Такой же, как мы, человек».
И вдруг Вано неожиданно для самого себя проникся уважением к собственной персоне. Он понял, что можно рисовать и не бояться Веры. Подошла Вера, улыбнулась и сказала: «А здесь вот еще луну сделай».
Вано поглядел на картину, поглядел на Веру и на голубом небе нарисовал луну. «Чего еще желаете?»- улыбаясь, взглядом спросил Вано у Веры. Вера пожелала птичку в небе. Вано нарисовал птичку. Потом встал, отошел, поглядел на картину издали и подумал, что теперь-то уж всем угодил. Он вышел на улицу и вытер пот с лица.
Все шло гладко. Вано был спокоен, но какой-то в нем озноб поднимался, какое-то неприятное ленивое чувство разливалось по телу.
Два дня Вера крутилась возле картины и все дула и размахивала доской, чтобы краски быстрее сохли.
В воскресенье Вера надела свой лучший наряд, полюбовалась в зеркале на свою красивую белую шею, почистила Вано пиджак, завернула картину в шелковый платок, всучила сверток Вано, и они отправились к городовому Ферапонтию Хомову на дом.