| Статистика |
Онлайн всего: 6 Гостей: 6 Пользователей: 0 |
|
Библиотека
Танго в Тифлисе
| Ната
Сегодня Нате здорово повезло. За час до конца работы
управляющий конторой послал ее с документами в банк. Управляющий был
добрым человеком и симпатизировал Нате. Однажды он спас ее от крупных
неприятностей. Дело было в те времена, когда за десятиминутное
опоздание на работу людей арестовывали и без всякого суда отправляли в
лагеря за "нарушение трудовой дисциплины". Ната в тот день опаздывала и
не на десять минут, а на хорошие полчаса. Она неслась по Сололакской и
на углу Вельяминовской увидела своего управляющего, мрачного как ночь.
Он махнул ей рукой, чтобы она остановила свой бег, сунул ей какие-то
бумаги и сказал, чтобы она неслась в банк, а на работе он сделает вид,
что она пришла рано и он послал ее по делам. Он, конечно, рисковал,
везде были стукачи. Но, видимо, их стукач был не особенно вредный. Ната
была еще и в большей опасности, чем другие, из-за своего буржуазного
происхождения. После семилетки Ната училась в финансовом техникуме, это
разрешалось, и стала "экономистом средней квалификации", то есть
обыкновенным бухгалтером. Дальше она не могла учиться и получить высшее
образование. И в школе, к ее большому огорчению, ее не приняли в отряд
"красных дьяволят".
Сегодня управляющий отправил ее в банк, который находился в
пяти минутах от ее дома, да и в банке особых дел не было и она
освободилась раньше. Это было замечательно! Ната даже позволила себе маленький праздник и купила
букетик фиалок у небритого крестьянина, стоявшего на углу Сергиевской и
Сололакской.
Так она и шла, в расстегнутом перелицованном бывшем мамином
пальто, в берете набекрень, с букетиком фиалок в руках и приподнятом
настроении, когда на углу Сололакской и Паскевича, уже теперь Кирова и
Махарадзе, увидела старуху, нелепо одетую в этот теплый весенний день в
потертую котиковую шубу, суконные ботики с калошами и дырявую
оренбургскую шаль на шее вместо шарфа. Старуха стояла на углу и
нерешительно пыталась перейти дорогу, то спускаясь на тротуар, то
возвращаясь на него, заслышав где-то вдалеке гул машины.
Ната молча подошла к старухе, крепко взяла ее под руку,
перевела через улицу и хотела было уже бежать домой, как старуха
повернулась к ней, перехватила ее руку и смотря на нее прищуренными,
видимо, подслеповатыми глазами, умильным голосом попросила:
- Деточка, вы не поможете мне дойти до дома? Тут совсем
близко, на Ртищевской, тринадцатый номер. А то я что-то от весны совсем
плохо себя чувствую.
"Это всего пять минут" - промелькнуло в голове у Наты и
она, энергично кивнув головой, подхватила старушенцию и бодро зашагала
с ней вверх по улице, мимо клуба "Стелла", на Ртищевскую.
Они вошли в парадное, настолько замызганное, что, казалось,
невозможно было себе представить, что когда-то здесь царила роскошь. По
обе стороны лестницы шли черные от грязи перила, к которым страшно было
прикоснуться. Они были до блеска отполированы множеством рук, все же
пользовавшихся ими. И при буйном воображении можно было представить,
что перила покрыты густым черным лаком, таким, каким покрывали свои
шкатулки китайцы. Сохранившиеся от былой роскоши рамы на лестнице в
стиле "арт нуво" были заложены кирпичом. Если лестница случайно была
освещена тусклой лампочкой, которые вечно куда-то исчезали, то можно
было разглядеть, что стены вдоль лестницы украшены изысканными
рисунками причудливых растений, которые проглядывали сквозь пласты
грязи.
Это было такое фантастическое запустение, которое могла принести только мировая катастрофа.
Ната, осторожно поддерживая старуху, помогла ей добраться до двери.
Вынимая массивный старый ключ из видавшего виды потертого
замшевого обширного ридикюля, бывшая дама как-то странно косилась на
Нату, но та этого не замечала.
С нетерпением Ната посмотрела на свои наручные часики.
- Вы спешите, деточка ? - вкрадчиво спросила старуха.
Ната, которая только что по привычке куда-то бежать безумно
торопилась, вдруг почувствовала, что, собственно, торопиться-то и
некуда. - Да собственно, нет, - как-то удивленно сказала она.
- Вот и прекрасно, вот и замечательно, - начала
приговоривать старуха, поворачивая ключ в замочной скважине. - Посидим,
чайку попьем, побеседуем.
Ната только открыла рот, чтобы сказать, что ей некогда, что дома ждут, как вдруг услышала свои слова:
- Благодарю вас, с огромным удовольствием.
Старуха удовлетворенно хмыкнула и пропустила ее вперед в открытую дверь.
Ната осторожно вошла в комнату. Внутренне готовая к тому,
что увидит внутри нечто подобное тому, что было на лестнице, она
ахнула. Это было что-то странное. Невозможно, невероятно, чтобы это
могло поместиться в обыкновенном старом доме тифлисских Сололак. И
чтобы после того, что было на лестнице, существовало бы ТАКОЕ! Ну,
конечно, она бывала в разных домах Сололак - и в доме Милова на бывшей
Паскевича, и в манташевском доме, где теперь был Дом искусств, и в
роскошном доме табачного короля Бозарджианца. Ничего подобного там не
было!
Это была огромная комната, ну, собственно комнатой это
нельзя было назвать, это был какой-то средневековый зал, правда,
потолок был не безумно высоким, а таким, какие были приняты в
сололакских домах. В углу комнаты вилась деревянная винтовая лестница,
которая упиралась в дверь где-то там наверху.Она была так хитроумно
сделана, что если взглянуть на нее сверху, казалась огромной деревянной
улиткой. В глубине комнаты было всего лишь одно окно, но зато несколько
дверей, закрытых или полуоткрытых. Каждая из дверей куда-нибудь ведет.
Но не всегда входя в одну и ту же дверь, ты попадаешь туда, где был в
прошлый раз. Все стены были задрапированы тканями и завешаны картинами.
"А-а-а, - подумала Ната, - я, верно, попала в мастерскую
какого-то художника. Но почему тогда я не знаю его? Слава богу, всех и
вся в Сололаках знаю". Старуха хихикнула.
Нато удивленно воззрилась на нее.
- Вы проходите, проходите, милочка, садитесь, я сейчас, - и
она подтолкнула Нату к огромному круглому столу в передней части
комнаты, вокруг которого стояли полукресла с высокими готическими
спинками.
На массивном столе орехового дерева с резными ножками
лежала масса вещей - шкатулок, разрезальных ножей для бумаги из черного
дерева с грубоватой африканской резьбой, и из слоновой кости, с
серебряными ручками, с вырезанными на них индийскими животными -
обезьянами, слонами, тиграми, несколько колод самых разнообразных
игральных карт, от малюсеньких, размеров в десятикопеечную монету до
нормальных, но с разным рисунком, причудливых раковин, связок бус из
янтаря, сердолика, агата, малахита. Старуха выбрала из всего этого
хаоса небольшую круглую лакированную шкатулку и жестом пригласила Нату
взглянуть на нее поближе. На ее поверхности, покрытой черным лаком, с
изумительным мастерством был выписан павлин. Ната пригляделась. Это
было что-то удивительное. Не только каждое перышко, но и каждая пушинка
в перышке была видна. Старуха молча взяла шкатулку и повернула ее боком
так, чтобы свет падал с другой стороны. Ната ахнула. Павлин на шкатулке
распустил хвост. Старуха со странной улыбкой протянула шкатулку Нате.
Та не очень уверенно взяла ее и как завороженная стала медленно крутить
шкатулку в руках. Павлин покачивал головой, увенчанной плюмажем, косил
на нее равнодушным взглядом и распускал и собирал пышный хвост.
- Нравится? - спросила старуха.
Ната только покачала головой. У нее не было слов от восторга.
- А вы тут посмотрите, посмотрите, я сейчас чайничек поставлю.
С этими словами старуха исчезла в одной из дверей и Ната
осталась одна в комнате. Поигравшись еще немного с павлиньей шкатулкой,
она осторожно положила ее на место и с любопытством вытягивая шею стала
разглядывать другие диковинки.
Вдруг раздался какой-то странный звон, как будто позвонили
в старинный колокольчик. Ната знала этот звук. У ее бабушки на ночном
столике среди бесконечных валерьянок, романов Пьера Лоти и всякой
другой необходимой во время ночных бессониц чепухи лежал колокольчик,
которым бабушка призывала к себе домашних. Она обернулась. В комнату
торжественно входил ливрейный лакей, одетый по всем правилам, вплоть до
белых перчаток. А в руках у него был серебряный поднос со всем, что
было необходимо для чаепития - серебряным высоким чайником, таким же
только маленьким заварочным, сахарницей, лимоном на серебряном же
блюдечке с трезубой вилочкой и фарфоровыми чашками. "Это - я пойду,
поставлю чайничек" - мелькнуло в голове у Наты. Лакей склонил голову,
как бы приветствуя гостью, прошел вглубь комнаты и начал сервировать
для чаепития небольшой низкий круглый стол. Ната молча, не отходя от
стола, наблюдала за его действиями. Лакей расставил все принесенное на
столе и пошел обратно, так же церемонно склонив голову, проходя мимо
Наты. Ната проследила взглядом, как он исчезает в одной из
дверей и тут почувствовала, что в комнату вошел еще кто-то. Она резко
обернулась и увидела, как из противоположных дверей выходит давешняя
старуха, но ...где же ее потертая котиковая шуба с проплешинами,
суконные ботики с калошами, дырявая оренбургская шаль?
Это была вовсе не "бывшая дама", а просто дама, в черном
шелковом платье с белой кружевной манишкой, на шее у нее висел
черепаховый лорнет, из-под платья виднелись черные лакированные
башмачки на пуговках. Дама была хорошо причесана по моде конца
девятнадцатого века. Она мило и приветливо улыбалась. Пока Ната
изумленно взирала на даму, по комнате пронесся порыв ветра и Ната
почувствовала, что где-то открылась входная дверь. Она обернулась и
увидела, что в комнату входит человек на вид лет шестьдесяти с
небольшим, крепко сложенный, с бритой головой и крупными чертами лица.
У него был вид человека сильного, привыкшего к тому, что ему
повинуются.
Он медленно, своеобразной походкой, как-то особенно ставя
ноги, как будто привыкшие к тому, что на их хозяина всегда кто-то
смотрит, подошел к дамам и косясь на Нату, приложился к ручке хозяйки
дома. Она как-то странно хихикнула и быстро-быстро проговорила:
- Знакомьтесь, Натали, это...
- Император Тит Флавий Веспасиан, - перебил ее мужчина, и
торжественно взяв Нату за руку, склонился и медленным жестом поднес
руку к губам. Она почувствовала его жесткие и горячие губы и вспыхнула.
Мужчина поднял глаза, взглянул на ее покрасневшее лицо и удовлетворенно
хмыкнул.
- Ну, полно вам шутить, - проворковала дама.- Натали, это
Александр Иванович, бывший городской голова Тифлиса. Проездом из
Парижа.
- Вот именно, вот именно, только не проездом, а пролетом. Всего лишь на несколько минут,- сказал мужчина.
Совершенно обалдевшая Ната про себя подумала: " Ну да, час
от часу не легче. Городской голова из Парижа! Уж лучше Веспасиан, им,
наверное, НКВД меньше интересуется!"
- Вот и я говорю, - живо откликнулся мужчина, - Веспасиан
это совсем другое дело! Генриэтта, вы не понимаете текущего
политического момента!
- Ну, полно, - проворчала дама, - давайте пить чай, остывает ведь!
Все уселись за стол, дама стала разливать чай.
-А что, мы больше никого не ждем? - спросил Веспасиан, подозрительно глядя на даму.
В этот момент Ната посмотрела на стол и увидела, что он сервирован на четыре персоны.
-Сейчас будет, - спокойно сказала дама. В этот миг где-то
наверху заскрипела дверь. Ната подняла глаза и увидела, что по винтовой
лестнице спускается стройный худощавый молодой человек в бархатной
просторной блузе, какие носили художники и поэты в конце девятнадцатого
века. Молодой человек был не красив, как сразу про себя отметила Ната,
которая терпеть не могла прилизанных красавичков. И отнюдь не прилизан.
Густые темнокаштановые волосы его были раскиданы по плечам. Спускаясь
по лестнице он торопливо заправлял их за резиночку.
- А, вот и мы! - как-то странно воскликнул Веспасиан, с
удовлетворением и в то же время каким-то напряжением в голосе. Ната
показалось, что эти такие разные по возрасту и, видимо, по положению,
два человека в чем-то соперничают друг с другом. - Проходите, проходите, Мак, садитесь, - захлопотала
дама, усаживая молодого мужчину так, что он оказался по левую сторону
от Наты, а Веспасиан по правую.
"Какое странное имя, - подумала Ната, -наверное, сокращенное от полного, какой-нибудь Максим или Максимиллиан".
Генриэтта, как называл даму Александр Иванович, он же
Веспасиан, или Генриэтта Павловна, как почтительно обращался к даме
Мак, стала разливать дымящийся чай по чашкам, предлагать гостям
миндальные пирожные, ореховое варенье, засахаренные орешки, шоколад
сюшар, кайе, гала-петер, о котором Ната знала только по рассказам из
былой жизни, но никогда не пробовала. Мужчины наперебой ухаживали за
ней, стараясь превзойти друг друга в остроумии и любезности. За столом
как-то неожиданно завязался разговор о живописи, вернее его как-то
ловко завела Генриэтта Павловна, вызвав неудовольствие Веспасиана.
- А ведь Мак художник, - сказала она Нате, - и превосходный.
- А ведь еще и танцор, - ехидно пародировал последнюю фразу
Генриэтты Павловны Веспасиан, с удовольствием наблюдая смущение Мака.
Видимо, тот не хотел, чтобы об этом знали посторонние. Чувствуя, что
Александр Иванович старается уколоть Мака, Ната в душе горячо ему
посочувствовала.
- А не совершить ли нам, милые дамы, небольшую прогулочку?
- вдруг лениво сказал Александр Иванович. - Давненько я не видел своего
города.
- Да опасно же, Александр Иванович, - возразила Генриэтта Павловна.- Я отказываюсь.
- А мы сделаем, чтобы было безопасно, - с задором ответил Александр Иванович. - Итак, Натали, приглашаю вас.
Генриэтта Павловна тяжело вздохнула, Мак насупился, а Ната,
ведомая чужой волей, встала и покорно пошла за Александром Ивановичем,
который торжествующе посмотрел на Мака.Александр Иванович осторожно
протянул Нате руку, чтобы она оперлась на нее, и повел ее в одну из
дверей, но не в ту, из которой он сам появился.Они вышли в прихожую,
устланную прекрасным ковром, где Александр Иванович накинул на плечи
Наты черный бархатный плащ и подал такой же берет. Открыв тяжелые двери
подъезда, они оказались на хорошо освещенной лампионами мощеной
брусчаткой улице. Видимо, недавно прошел легкий дождь и в воздухе пахло
цветами с полей, как всегда после дождя в Сололаки. Возле подъезда
стоял шикарный фаэтон с уютными сиденьями покрытыми стеганым ромбиком
лиловым шелком. "Как быстро стемнело", - подумала Ната, садясь в
фаэтон. Александр Иванович бодро запрыгнул и уселся рядом. Фаэтонщик
покосился на седоков и Александр Иванович дал знак трогать. Колеса
фаэтона застучали по брусчатке. Фаэтон проехал мимо банка, с фронтона
которого смотрели в ночь два огромных атланта, мимо бронзовых грифонов,
дремавших на Эриванской площади возле тяжелого здания караван-сарая, и
покатил к Майдану мимо вереницы церквей, синагоги, мечети к мосту и
стал медленно взбираться по Винному подъему к Авлабару.
Из-за Метехского замка уже выплывала полная луна.
Выходившие из духанов припозднившиеся гуляки обнимали друг друга и
пели, снова обнимались, никак не желая расставаться.
Александр Иванович взял Нату за руку. Она напряглась и он,
почувствовав ее настроение, отнял руку. Определенно, он ей не нравился,
но она стеснялась выразить это неприязненное чувство как-то
откровеннее.
Они поднялись к Метехскому замку, откуда открывался
прекрасный вид на город, на бесконечное множество его церковных
куполов, поблескиваюших крестами в свете полной луны. Александр
Иванович неожиданно что-то крикнул фаэтонщику, тот повернул голову,
согласно кивнул и вдруг стал нахлестывать лошадей. Спокойно и лениво
кативший фаэтон вдруг с бешеной скоростью застучал колесами так, что
Ната в ужасе закрыла глаза, думая, что они вот-вот свалятся в Куру.Но
буквально через минуту фаэтон перестало трясти и Нате показалось, что
колеса перестали крутиться. Она посмотрела направо и вдруг увидела
где-то внизу под фаэтоном темно-зеленую, почти черную в ночи, с лунными
бликами, Куру. Широко раскрыв глаза и вцепившись в сиденье она видела,
как Кура постепенно сужается и превращается в темную ленту посередине
тоже уменьшающегося города. Тут она поняла, что фаэтон, как цепеллин,
плывет над городом. Но лошади спокойно и уверенно продолжали перебирать
ногами, как будто бежали по удобной дороге.Она перевела взгляд на
своего спутника. Тот сидел, глядя прямо перед собой, надменно сжав
губы, как бы говоря: " Я хочу доставить вам удовольствие, и этим я и
себе его доставляю, и ничего более". "Ну и слава Богу, - подумала Ната,
- и вообще мне все это не нравится". И откинулась на сиденье. Фаэтон
продолжал плыть в воздухе. Скосив глаза, Ната чуть не подпрыгнула на
сиденьи - под ними был уже не Тифлис, а совсем другой город, который
нельзя было не узнать. Еще минута и они уже проплывали мимо Эйфелевой
башни, потом сделали круг и пролетели над Сеной, к острову Ситэ, к
Собору Парижской Богоматери. Тут бег лошадей стал более спокойным и они
медленно поплыли вокруг собора, так близко, что Ната могла бы протянуть
руку и дотронуться до химер, внимательно провожавших их взглядом.
Потом кони снова перешли в галоп и теперь у них под ногами
проплывал Брюссель со своей знаменитой площадью, Амстердам, в порту
которого стояло множество кораблей. Затем они повернули на восток. Вот
уже блеснул знакомый шпиль Адмиралтейства, Зимний дворец,
Александрийская колонна, разведенные мосты над Невой. Величественная и
развенчанная столица.
Еще несколько минут и снова Тифлис. Фаэтон теперь
подплывал со стороны горы Святого Давида и у ее подножья опустился на
землю. Потом покатил по Гудовича, мимо бывшей резиденции персидского
консула, прогремел колесами по булыжной мостовой в верхней части
Лермонтовской и свернул на Ртищевскую. Еще несколько минут и Александр
Иванович молодцевато выпрыгнул из фаэтона, молча и торжественно помог
выйти даме и они снова вошли в дом через ту же дверь, откуда выходили.
В комнате продолжалось мирное чаепитие. Генриэтта Павловна
и Мак тихо беседовали, делая вид, что ничего особенного не происходит.
Ната, скинув в передней плащ и берет, подсела к ним, за ней с тем же
надменным видом прошествовал Александр Иванович. - Вам подлить горяченького? - заботливо спросила Нату Генриэтта Павловна. - На дворе все же прохладно, согреетесь.
Ната молча кивнула головой. Мак внимательно посмотрел на
нее, потом перевел взгляд на Александра Ивановича, который, закинув
ногу за ногу и немного отодвинувшись от стола, безразлично, с
отсутствующим видом жевал миндальное пирожное. Было очевидно, что он
потерпел фиаско. Мак просветлел лицом.
- А что, если вы, Ната, взглянете на творения Мака?- вдруг
предложила Генриэтта Павловна, внимательно следившая за происходящим.
Ната обрадовалась. Предложение Генриэтты Павловны должно было разрядить немного гнетущую обстановку.
Мак встал, не глядя на Александра Ивановича, и преувеличенно учтиво подал руку Нате.
Они стали подниматься по деревянной винтовой лестнице. Мак
шел впереди, поминутно оглядываясь и помогая Нате. Лестница была не
очень удобная и к тому же они торопились, стараясь поскорее исчезнуть
из комнаты. Изменившиеся после прогулки настроение Александра Ивановича
сделало приятный вечер напряженным.
Мак открыл дверь и они оказались на небольшом балкончике,
с которого надо было перейти на другую, теперь уже на чугунную винтовую
лестницу, которая вела куда-то вверх. Внизу оставались бесконечные
балконы внутреннего двора дома с их удивительным деревянным кружевом,
цветущие миндальные и гранатовые деревья. Вдоль балконов, как и во всех
сололакских дворах, тянулась глициния.
Он отпер дверь на самом верхнем балкончике. Ната подумала,
уж не на чердак ли они попали, но оказалось, что это обширная
мастерская художника. Стены были увешаны картинами таких милых и
знакомых Нате тифлисских художников. Тут были, конечно, мифические лани
с человеческими глазами и пышногрудые красавицы с глазами ланей Ладо
Гудиашвили, и не менее, а скорее более роскошные безумства плоти
милейшего Бажбеука, влюбленного во всех сололакских женщин, которого
она почти каждый день встречала на Бебутовской.Отдельно висели картины
польского красавца и чаровника Зиги Валишевского, и его учителя,
огромного и усатого, но такого милого с дамами Склифасовского. И
чудесные тифлисские уголки Адама Мендзыблоцкого, о котором говорили,
что он, когда вернулся в Польшу, то сразу вступил добровольцем в армию
маршала Пилсудского. Ната перевела взгляд - ну, просто маленький
музейчик всех таких хороших, милых, домашних и безумно талантливых
тифлисских художников! В одном из углов мастерской лежали и стояли
кувшины, маленькие и большие, темнокоричневые, зеленоватые,
терракотовые, грудой в какой-то огромной глиняной чаше лежали
всевозможные черепки.
В другой части мастерской было свободное пространство,
что-то вроде студии. Там стояла деревянная тахта, покрытая паласом и
возле нее столик с патефоном и небрежно брошенной кучей пластинок. Часть мастерской была, видимо, рабочей - там стоял
огромный стол, на котором лежали листы драгоценной старинной
александрийской бумаги, веленевой, с желтизной слоновой кости, японской
бумаги воси из коры шелковицы кодзо, желтовато-бежевой слоновой бумаги,
замечательной ватманской, рыхлой рисовой бумаги, которая использовалась
для того, чтобы прокладывать рисунки, и чуть-чуть как бы светящейся
зеленоватым светом верже. Стояли флакончики с чернилами, тушью.
Ната огляделась. Привычных для мастерской мольберта,
палитры, разбросанных повсюду тюбиков с красками, подрамников с
холстами - нет, ничего такого.
Большие папки лежали стопками на полу, на столе.
- Вот взгляните, - Мак протянул ей одну из папок, - я сейчас, впущу свет.
Он подошел к занавеси из темносиней тяжелой ткани и потянул
за шнур. Медленно открылось огромное, во всю стену, окно. В мастерской
стало светло и нарядно.
Ната оглянулась. Рядом с ней стояло кресло с
подлокотниками, но без спинки. Она села в него и раскрыла папку. Там
лежали выполненные пером рисунки. Но какие это были рисунки! У Наты
захватило дух от восторга.То ли летящая, то ли танцующая амазонка в
короткой кольчуге и шлеме, из-под которого развевается копна волос.
Некто в черном плаще и блестящем черном цилиндре, вокруг него
извиваются какие-то странные инфернальные существа. Поразительная
четкость рисунка.И дальше фантасмагория, удивительные фигуры, маски,
фантастические существа - полуптицы, полулюди. Тощая аллегорическая
фигура смерти в развевающемся плаще, смотрящая в зеркало и видящая свое
отражение в виде смеющегося арлекина. И такое мастерство!
Ната подняла глаза. Перед ней стоял Мак и внимательно следил за ней.
- Это, это Бердслей? - пролепетала она, хотя ничего подобного у Бердслея не видела.
Мак поклонился.
- Благодарю вас, но вы мне льстите.
- Это вы? Но это лучше, чем Бердслей! - вырвалось у нее.
Мак молча наклонился и поцеловал ей руку. Нату бросило в жар.С пылающим лицом она снова наклонилась к рисункам.
Видимо для того, чтобы немного разрядить обстановку, Мак
подошел к патефону, завел его и поставил пластинку. В комнате зазвучала
мелодия танго. Ната вспомнила, что Веспасиан бросил Маку: "Танцор!"
- А почему Александр Иванович сказал вам: "танцор"?Ведь вы художник?
- Да, верно, но я и почти профессиональный танцор. И к тому
же немного пишу. Я признаю все заслуги Александра Ивановича, он
значительный человек с очень интересной жизнью. Я и портрет его делал,
он ведь и вправду похож на Веспасиана. А после того, как я сделал его
портрет и записал моменты его биографии, он стал звать меня Иосифом
Флавием. Ну и, как это не парадоксально, наши отношения стали
складываться соответствующим образом. Мак подошел к патефону и подкрутил ручку.
- Хотите потанцевать? - вдруг неожиданно спросил он.
Ната застенчиво повела плечами.
- Я не очень хорошо танцую.
- А для танго не важно, чтобы женщина хорошо танцевала.
Главное, чтобы она доверилась своему партнеру. И чем больше она будет
ему послушна, тем лучше для танго. Ну что, решайтесь!
Ната, захваченная его порывом, согласно кивнула головой.
Мак взял ее за руку и вывел на середину мастерской. Он
отошел на шаг в сторону, как бы раздумывая и рассматривая модель. Потом
решительно скинул бархатную куртку и остался в свободной блузе. Еще раз
внимательно посмотрев на Нату, беспомощно стоявшую посередине
мастерской, он подошел и стал возле нее на колени. Нагнувшись, резким
сильным движением он разорвал ее узкую юбку сбоку по шву выше колена,
почти до бедра и скрепил наверху английской булавкой. Ната только
ойкнула. "Какое счастье, что я надела фильдеперсовые чулки, -
пронеслась дурацкая мысль у нее в голове, - как во время мадам Шаевич
их достала!"
Мак был занят своими мыслями. Он обошел Нату вокруг. Потом
так же молча помог ей снять тяжелый вязаный жакет. Она осталась в
крепдешиновой блузке, из-под которой просвечивало вышитое белой гладью
батистовое изящное белье, которое шили в Сололаках две сестры-мастерицы
Брсоян.
Потом он подошел к ней, серьезный и сосредоточенный. Она
положила правую руку ему на плечо, левую вложила в его вытянутую руку и
почувствовала, как он крепко взял ее за талию, держа ладонь ребром, как
бы говоря, что это танец и только танец, и ничего более.
Пластинка выводила слова печальной милонги, milonga triste под аккомпанемент бандонеоне:
Пронзила грудь мне боль любви
И сто гитар ей вторят болью.
Я тот, кто так тебя любил,
Я тот, кто так тебя желал,
Который все тебе простил,
Но ты смеешься над любовью!
Первые па были робкими, хотя Мак твердо вел Нату. А
томительная мелодия танго все больше и больше захватывала ее, она
как-будто погружалась в дрему и переставала все видеть и слышать вокруг
себя. Звучало только танго и сильные руки вели ее так, будто танцевать
танго было для нее каждодневным делом где-нибудь в притонах
Буэнос-Айреса.
О, не отталкивай меня,
Я так давно к тебе стремился,
Мне так нужна любовь твоя,
Я так давно в тебя влюбился!
Любовь моя, любовь моя!
Потом все стало бурным. Па, в которых она почти падала на
пол, и в последний момент ее снова возвращала назад сильная рука, когда
переплетались ноги так, что они удерживались только бешеным ритмом
танца, и в следующий момент уже скользили друг подле друга.
Одна мелодия сменяла другую. Танго продолжалась. Мак
только менял пластинки, одну за другой. Ната видела, как фирменные
пластинки с изображением маленького патефона сменялись пластинками "на
ребрах", сделанных из рентгеновских пленок. И одно танго чередовалось с
другим.
За окном начались сумерки, потом наступила ночь и зажглись
где-то по улицам лампионы, а они все танцевали и танцевали, забыв обо
всем на свете. И только когда рассвет начал золотить далеко за рекой
купол Метехской церкви, они очнулись.
- Господи, что же это, - прошептала Ната. - Там же Генриэтта Павловна, и Веспасиан!
И она судорожно бросилась к тахте, схватила свой жакет и бросилась из мастерской. Опечаленный Мак шел за ней следом.
Уже открыв дверь вниз, Ната увидела, что Генриэтта Павловна и Веспасиан мирно пьют чай. Ната и Мак спустились к ним.
Тут раздался громкий стук в дверь. Стучали уверенно и настойчиво. Генриэтта Павловна засеменила к двери.
- Кто там?- спросила она удивленно. Гостей она не ждала, а соседи стучали вовсе не так.
- Откройте, мы из НКВД.
Ната в ужасе обернулась к двери. Генриэтта Павловна уже
открывала . Но это была уже та старуха, которую Ната переводила через
улицу, подслеповатая, небрежно одетая.
В комнату входили трое, в кожаных тужурках и фуражках. Из-за их спин выглядывал управдом.
-Поступил сигнал, что у вас находятся непрописанные
граждане, - суровым голосом сказал один из пришедших.- Предъявите
документы.
Ната, чувствуя как сердце от страха вот-вот выпрыгнет из
груди, трясущимися руками полезла в сумочку. Но она мало интересовала
вошедших. Они стали оглядывать комнату и Ната тоже оглянулась.
Это была обыкновенная сололакская комната, в меру
запыленная. В комнате стоял старый и обшарпанный, но все же
величественный, буфет. В углу был комод, заваленный всякой ерундой. На
середине комнаты под самодельным круглым абажуром с бахромой на столе
на подставке стоял немного закопченный еще теплый чайник. Там же две
чашки с недопитым чаем и незатейливое дешевое печенье, которое всегда
продавалось в "Асопторге", возле Эриванской площади.
Вошедшие, скрипя кожей, прошли по комнате. В одном углу за
гардеробом стояла кровать с никелированными шарами. Один из них
нагнулся, заглянул под кровать и громко чихнул. Под кроватью царила
изрядная пылища.
- Будьте здоровы, - с готовностью произнесла Генриэтта Павловна.
В это время откуда-то из-под стола появился огромный кот.
Ни на кого не глядя, он протиснулся в плохо закрытую дверь и исчез за
нею.
На шорох один из энкаведешников схватился за кобуру револьвера.
- Кто это? - не поняв, кто мог выйти из комнаты, нервно спросил он.
- Кот, кот, мой кот по кличке Веспасиан, - угодливо поспешила сказать Герриэтта Павловна.
Энкаведешник хмыкнул. Против сололакских котов
постановлений не было.Они еще раз оглядели комнату. Возле комода на
подстилке дремал щенок, подрагивая во сне маленьким хвостиком. Для
порядка энкаведешник сурово спросил:
-А это кто?
- Это щеночек, маленькая собачка по кличке Мак, - быстро откликнулась Генриэтта Павловна.
Энкаведешник еще раз хмыкнул и воззрился на Нату, стоявшую
с паспортом в руках. Он взял паспорит, повертел в руках, открыл и
прочел вслух:
- Наталья Сергеевна Б.
- Да, да, это дочь моей приятельницы, которая уколы делает и банки ставит сестре Лаврентия Павловича,- ввернула Генриэтта.
Ната молчала. Энкаведешники тоже молча вернули паспорт.
-Ошибка вышла. Ложный сигнал. - сказал старший, и сурово посмотрел на заюлившего управдома.
- Ничего, ничего, бывает, всегда рада, - заулыбалась Генриэтта Павловна, начав двигаться к двери.
Когда дверь за непрошенными гостями закрылась, старуха повернулась к Нате.
- Жаль, что не удалось спокойно закончить чаепитие. А ведь
так славно посидели. Ну, Наточка, заходите , не забывайте старуху,
поклон вашей матушке. И старуха, видимо не желая расспросов, ловко выставила Нату за дверь.
Очутившись на улице, Ната, к своему удивлению, увидела, что
еще не стемнело. Она бросилась вниз по Сололакской и побежала со всех
ног домой. На ступеньках подьезда, рядом с воротами, лениво сидел Давид
со своими приятелями.
- Ты что мчишься, что случилось? - окликнул он растрепанную Нату.
- Ой, Давид, миленький, который час? - вскрикнула Ната, на секунду приостановив бег.
- Да еще и шести нет, - недоуменно глядя на Нату, сказал Давид, - тебя что, сегодня раньше отпустили с работы?
- Так, - Ната опустилась рядом с подвинувшимися мальчишками на ступеньки подъезда.- Так. Послушай, Белла дома.
- Да, дома, работает. - ответил Давид, разглядывая приятельницу своей тетки. - А ты какая-то странная сегодня.
- Какая еще? - спросила Ната, не глядя на Давида.
- Не знаю, -пожал он плечами, - Какая-то другая. Не совсем как всегда.
- Ну, ладно, не фантазируй, я иду к Белле.
И она встала и пошла во двор. Со двора, не поднимаясь, она
крикнула матери, что зайдет на полчасика к Белле. Мария Яковлевна,
сидевшая на балконе возле перил и поджидавшая дочь, согласно кивнула, а
Ната нырнула в квартиру напротив, к Белле.
Обычно Ната любила сидеть у Беллы и смотреть, как она
осторожными, но уверенными мазками рисует на куске крепдешина,
натянутом на небольшой подрамник необыкновенно насыщенные маленькие
картинки. Сейчас это была японская серия, подсказанная ей Софьей
Михайловной. Ната поколебалась, а потом сказала Белле, что вчера ей
приснился удивительный сон. И она пересказала Белле свою историю под
видом странного сна. Белла слушала ее очень внимательно, иногда
застывая с кисточкой в поднятой руке. Когда Ната кончила свой рассказ,
она покачала головой и сказала:
- С недавних пор в Сололаках происходят удивительные вещи.
Все начинается весной и кончается поздней осенью. И обязательно
совпадает с цветением персидской мимозы, глицинии, гибискуса. С тобой,
со мной... Как ты думаешь, это нам взамен того, что у нас отнято? А
может быть, это настоящее, а тут призрачное? Я уверена, что ты мне не
все рассказала, не должна была рассказывать, я тоже кое-что утаила,
когда рассказывала тебе о моих видениях во время болезни, но это
слишком личное, об этом нельзя говорить вслух, иначе все пропадет. А,
как ты думаешь?
Ната кивнула, глядя на рисунок, который возникал под рукой
Беллы. Это был виртуозный рисунок и при этом совершенно миниатюрный. На
крепдешине возник маленький пруд с изумрудно-прозрачной водой. Если
приглядеться, то можно было увидеть, что в пруду резвятся едва видимые
алые карпы. Все вокруг припорошено свежевыпавшим снегом - бамбук с
острыми темнозелеными листьями, а дальше одинокая сосна. А у пруда
стояли, обнявшись, двое - она в ярко-пунцовом кимоно и он в черном, как
и подобает самураю.
- Белла, как ты стала рисовать, - восхищенно сказала Ната, - раньше у тебя так не получалось.
- Да, - ответила Белла, нанося кисточкой последние мазки, -
я и сама дивлюсь. Это после болезни. Такое чувство, что кто-то водит
моей рукой. За последние платки мне так щедро заплатили! И просили
приносить еще.
|
| Категория: Тегюль Мари | Добавил: tiflis (26.11.2008)
|
| Просмотров: 884
| | Послать в |
|
|
